Великие в Грузии: Александр Дюма

Дюма побывал в Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Астрахани, Кизляре, Дербенте и через Баку прибыл в Тифлис.

… Многомесячное путешествие по Российской империи Александр Дюма начал с Петербурга, прибыв в город на Неве 22 июня 1858 года. В поездке автора «Трех мушкетеров» сопровождал парижский художник Жан-Пьер Муане. В Москве к нему присоединился в качестве переводчика студент Московского университета, которого Дюма именует лишь по фамилии – Калино. 

Дюма побывал в Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Астрахани, Кизляре, Дербенте и через Баку прибыл в Тифлис. Его заметки, составившие книгу «Кавказ», впервые наиболее обстоятельно познакомили мирового читателя с историей и географией Грузии, бытом и нравами грузин. 

Дюма навсегда запечатлел облик замечательного Тифлиса. «Когда я ехал в Тифлис, признаюсь, мне представлялось, что я еду в страну полудикую, типа Нухи или Баку, только большего масштаба. Я ошибался. Благодаря французской колонии, состоящей большею частью из парижских швеек и модисток, грузинские дамы могут следовать с опозданием лишь в две недели модам Итальянского Театра и Больших Бульваров. 

…В настоящее время в Тифлисе насчитывается от шестидесяти до семидесяти пяти тысяч жителей; улицы его в шестьдесят футов шириной: тут великолепные здания, площади, караван-сараи, базары и, наконец, театр и церковь, которые, благодаря деятельности князя Гагарина превратились в самые изящные произведения искусства. 

…Караван-сарай представляет интересное зрелище. Через его ворота входят и выходят с верблюдами, лошадьми и ослами представители всех наций Востока: турки, армяне, персияне, арабы, индийцы, китайцы, калмыки, туркмены, татары, черкесы, грузины, мингрельцы, сибиряки и бог знает кто еще! У каждого свой тип, свой костюм, свое оружие, свой характер, своя физиономия и, особенно, свой головной убор – предмет, который менее всего затрагивает изменения моды». 

Дюма отмечает, что все торговые представители восточных народов в Тифлисе составляют один класс, одну общину в торговом дворе, за проживание в гостинице они не платят, но хозяева караван-сарая взимают с них по одному проценту от стоимости  товаров после их реализации.

К базару сходится сеть торговых улиц, каждая из которых имеет специализацию. «…Я назвал бы их порознь улицей серебряников, улицей скорняков, улицей оружейников, овощников, медников, портных, сапожников, мастеров по изготовлению папах и туфель, – пишет Дюма. – Особенность тифлисской туземной торговли, – так я называю торговлю татарскую, армянскую, персидскую, грузинскую, – заключается в том, что сапожник не шьет башмаков, башмачник не делает туфель, туфельщик не шьет папахи, а мастер папушник производит одни только папушки. Кроме того, сапожник, выделывающий грузинские сапоги, не шьет черкесских. Почти для каждой части одежды каждого народа существует своя промышленность. Таким образом, если вы хотите заказать шашку, сперва достаньте клинок, заказывайте рукоятку и ножны, покупайте для них кожу или сафьян, наконец, делайте серебряную оправу для рукоятки; и все это отдельно, все это у разных торговцев, для чего надо ходить из магазина в магазин.

Восток решил великую торговую проблему запрещения посредничества; без сомнения это дешевле, но эта экономия существует только в стране, где время не имеет никакой цены. Американец не дожил бы от нетерпения даже до конца первой недели своего пребывания в Тифлисе. 

Внешняя сторона всех лавок открыта, купцы работают на виду у прохожих. Мастера, которые бы таили секреты какого-либо искусства, были бы очень несчастны на Востоке. 

Нет ничего любопытнее, чем путешествовать по этим улицам: чужеземцу это не надоедает. Я ходил туда почти ежедневно». 

Французский консул барон Фино пригласил Дюма в грузинский театр: «…У нас есть итальянская труппа, играют «Ломбардцев», и вы увидите наш зрительный зал». «Неужели вы сделались провинциалом до такой степени, что говорите наш зал в Тифлисе?..» – сказал Дюма. Он видел театральные залы во Франции, Испании, Италии, Англии, России. «Оставалось только видеть зал и в Тифлисе». Дюма согласился пойти на спектакль, остался не очень довольным исполнением оперы, о театре же написал: «…Без зазрения совести скажу, что зал тифлисского театра – один из самых прелестных залов, какие я когда-либо видел за мою жизнь. Правда, миленькие женщины еще более украшают прекрасный зал, и с этой стороны, как и в отношении архитектуры и других украшений, тифлисскому залу, благодарение богу, желать уже нечего». 

Восторженные строки посвятил Дюма тифлисским баням: «…Почему Париж, этот город чувственных наслаждений, не имеет подобных бань? Почему ни один делец не выпишет хотя бы двух банщиков из Тифлиса? Тут, конечно, и польза была бы и барыши. 

…На протяжении шести недель, проведенных в Тифлисе, я ходил в персидскую баню каждый третий день». 

Дюма: «Грузинский народ любит отдавать то, что другие любят получать.

– Какого вы мнения о грузинах? – спросил я барона Фино, нашего консула в Тифлисе, проживающего среди них уже три года. 

– Это народ без недостатков, со всеми добрыми качествами, – отвечал он. 

Каково сие похвальное слово в устах француза, порицающего, как это сплошь и рядом бывает, все чужое и предпочитающего себя всем, как и все мы! 

Известный своей храбростью один русский по фамилии Шереметьев говорил мне: «Надо видеть их в сражении: когда они слышат звуки своей чертовой зурны, которая не годится даже для кукольного театра, они больше не люди, а титаны, готовые взять приступом небо». 

– Их надо видеть за столом, – говорил мне достойный немец, с гордостью вспоминавший о том, как он выпивал в полдень в гейдельбергском трактире двенадцать кружек пива; – они проглотят пятнадцать, восемнадцать, двадцать бутылок вина как ни в чем не бывало.

И Фино говорил правду, и русский говорил правду, и немец говорил правду…». 

Почти вся редакция журнала «Цискари» явилась в один прекрасный день к Дюма и пригласила его на обед. Писатель дал согласие. Для него накрыли большой стол, за который усадили человек двадцать, специально для гостя позвали нескольких знаменитых в Тифлисе любителей кутежей. В столовой стоял огромный кувшин с вином, вмещавший, на взгляд Дюма, чуть ли не 100 литров. И его предстояло опорожнить. Дюма пишет: «Грузинский обед такое угощение, где даже ничем не выделяющиеся любители выпить опустошают пять или шесть бутылок вина, а иногда и по двенадцать или пятнадцать на каждого… Перепить своего соседа составляют в Грузии славу». 

«…Сколько опустошил бутылок я сам на фоне гамм музыканта и завываний поэта, этого я не могу сказать, но думается, что цифра была почтенная, ибо по окончании обеда возник вопрос о выдаче мне свидетельства, подтверждающего мои способности – не духовные, а физические. Предложение было принято: взяли листок бумаги, и каждый выразил на нем свое мнение, скрепив его своей подписью. Хозяин дома первый написал: «Г-н Александр Дюма посетил нашу скромную редакцию, где на данном в его честь обеде выпил вина больше, чем грузины. 1858, 28 ноября (старого стиля). Иван Кереселидзе. Редактор грузинского журнала «Цискари». Далее взял перо князь Николай Чавчавадзе: «Я присутствовал и свидетельствую, что г-н Дюма пил больше вина, нежели грузины». Французский писатель сие признания принял всерьез, не ощутив юмористического оттенка в написанном. 

Дюма отмечает в книге «Кавказ», что в Грузии «выделываются вина, не уступающие кизлярскому и могущие соперничать с французским, если бы только жители умели настаивать их как следует и особенно сохранять. Вино держится в козьих или буйволиных бурдюках, которые дают ему вкус, как говорят, очень ценимый знатоками, но который я нахожу отвратительным. Вино же, не вливаемое в бюрдюки, сохраняется в огромных кувшинах, зарываемых в землю, вроде в подражание арабам, которые держат пшеницу в ямах. Рассказывают, что под ногами одного русского драгуна провалилась земля, и он упал в кувшин, где и утонул, как Кларенс в бочке мальвазии». (Кларенс, младший брат английского короля Эдуарда IV был приговорен к смертной казни и король предложил брату самому выбрать род смерти: виселицу, гильотину, расстрел… И Кларенс попросил утопить себя в бочке со сладким итальянским вином – мальвазией).

Дюма ходил в баню, ежедневно появлялся в караван-сарае, бродил по окрестностям, пил грузинское вино, порой в течение дня приходилось бывать на трех-четырех застольях, но автор «Трех мушкетеров» не забывал, что он писатель и каждодневно работал, перевел на французский стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, в Тифлисе он создал две новеллы. Дюма пишет: «Я искал в Тифлисе мою любимую бумагу, но не нашел. И если вам не понравятся новеллы, это не моя вина. Грузины счастливее, чем я, им не нужна бумага, чтобы сказать прекрасные слова. Я не нашел мою бумагу, и эта бумага – болезненная бумага. И если что-то не то, то вините грузинскую бумагу, а не французского писателя». «Милый Тифлис! – напишет Дюма, прощаясь с Тифлисом. – Я мысленно послал ему сердечное прости – мне так хорошо в нем работалось!» 

Дюма: «Если смотритель имеет лицо открытое, нос прямой, глаза, брови и волосы черные, зубы белые, если на нем надета остроконечная короткошерстная папаха, – он грузин. Все, что бы он ни сказал, сущая правда. Если он говорит, что нет лошадей, то бесполезно сердиться… Но если смотритель из русских, то он наверняка лжет; он хочет заставить вас заплатить вдвое; у него есть кони или он их может достать. Это мне нелегко говорить, но так как это истина, то ее и надо обнародовать…». 

Автор «Трех мушкетеров» восхищается женщинами из Западной Грузии: «Женщины всей древней Колхиды прекрасны, – мы хотели сказать: прекраснее грузинок, но тут вовремя вспомнили, что Мингрелия, Имеретия и Гурия всегда были частью Грузии… Мингрельские женщины – особенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голубыми – самые прекрасные творения на земном шаре». 

Дюма отмечает, что грузины расточительны и «за свою непрактичность они расплачиваются быстрым разорением: все грузины бедны или близки к этому». «Но какая здесь бедность! – восклицает французский писатель. – Боже милосердный! Какая нищета! Она доходит до того, что, по уверению многих, нравственность самой добродетельной женщины, происходящей от Медеи, не устояла бы ныне при виде золотой монеты». 

Французский писатель одним из героев своего очерка о путешествии в Грузию сделал грузинский… нос.

Так, Дюма пишет: «…Кроме перечисленных качеств грузины имеют еще одно, о котором мы еще не говорили, а теперь – вовсе не в обиду им – скажем. Они имеют носы, каких нет ни в какой стране света. Марлинский написал нечто вроде оды грузинским носам. Мы приведем ее здесь, так как не надеемся изложить этот предмет лучше его. «И если вы хотите полюбоваться на носы, во всей силе их растительности, в полном цвете их красоты, возьмите скорей подорожную с чином коллежского ассесора и поезжайте в Грузию. Но я предсказываю тяжкий удар вашему самолюбию, если вы из Европы, из страны выродившихся людей, задумаете привезти в Грузию нос на славу, на диковину…На первой площадке вы убедитесь уж, что все римские и немецкие носы, при встрече с грузинскими, закопаются от стыда в землю. И что там за носы! Осанистые, высокие, колесом…». 

Историю, связанную с грузинским носом, записал еще в 1815 году в своем дневнике Александр Пушкин. Денис Давыдов является к графу Леонтию Бенигсену и говорит: «Князь Багратион прислал меня доложить вашему высокопревосходительству, что неприятель у нас на носу…». «На каком носу, Денис Васильевич? – отвечает генерал. – Ежели на Вашем, так он уже близко, если же на носу князя Багратиона, то мы успеем еще отобедать…»

«…Мы еще не знали сурамских снегов и мингрельской грязи. И на свою погибель мы отправились познакомиться с ними». Дюма в мрачных тонах расписал Поти, куда некогда причалили аргонавты. «Не знаю, каково было Марсово поле во времена Язона, но теперь это – болото, скопление колышущейся грязи, в которой рискуешь навсегда исчезнуть, если на полчаса остановишься на одном месте». 

Дюма вовсю иронизирует над неухоженностью и неблагоустроенностью Поти. «Послышался барабанный бой. Какой-то бедняк, выкрикивая объявления, останавливался, не скажу, чтоб на каждом перекрестке, – в Поти нет ни одного, не скажу также – у каждого угла улицы, улиц тоже нет, останавливался перед каждым домом, – домов было с пятнадцать, – а потому обход был непродолжителен; бил дробь и читал объявление, которое жители, привлеченные барабанным боем, выслушивали весьма равнодушно… Пока он шел по грязи, не останавливаясь – еще ничего… Стоило же глашатаю остановиться, как мало-помалу он погружался в грязь, в которой совершенно бы утонул, если б не мешал тому барабан, его удерживавший». 

Волею случая Дюма стал очевидцем похорон в Поти: «Неожиданно я услыхал со стороны реки странные звуки, не похожие ни на проявления печали, ни на крик ужаса. Это скорее было нечто вроде вопля, положенного на ноты. Мы с Муане побежали к воротам и увидели мингрельские похороны. …Священник прочитал несколько молитв, полагающихся во время похорон, а вдова принялась голосить пуще прежнего. 

…Что больше всего поразило нас в этой вдове, одетой в черное платье и царапавшей лицо ногтями, несмотря на увещевания окружающих, – так это ее богатырский рост… Она, сделав еще несколько шагов вслед за гробом, остановилась, упав на руки сопровождавших ее…»

Дюма отмечает, что похороны в Грузии похожи на специально разыгрываемый спектакль: «…Когда умер последний Дадиан, каждый родственник и друг покойного должен был входить в церковь, поддерживаемый людьми с обеих сторон, будто бы от усталости сгибал колени, исступленно голосить, кричать, бить себя в грудь, рвать на себе платье, – словом, разыгрывать целый спектакль. При этом случались забавные сценки. Например, сосед покойного, владетель Абхазии Михаил Шервашидзе, в качестве родственника считал себя обязанным разделить эту печаль – по крайней мере внешне. Поддерживаемый двумя людьми, он совершил традиционный в таких случаях обряд: кричал, плакал, стонал. 

Вдруг вблизи церкви послышались крики, более усердные, но другого рода: люди князя прибыли на лошадях, украденных у мингрельцев, и те, узнав об этом, затребовали их назад…» В этот раз раздался вполне естественный крик. 

Дюма дает в книге представления о расходах, ценах, тратах, возможно, с целью предупредить об этом будущих путешественников. Сам же Дюма человек совершенно равнодушный к деньгам и легко их тратящий. Дюма обращает внимание на дороговизну товаров и высокие цены в сфере обслуживания. Французский путешественник отмечает, что шляпа в Тифлисе стоит в четыре раза дороже, чем в Париже, грузинский же парикмахер берет с клиента в шесть раз больше, чем французский, при этом он не умеет стричь. Когда Дюма посмотрел в зеркало, то воскликнул от ужаса: «Волосы мои были острижены в виде щетки, но не той щетки, которой чистят платье, а той, которой натирают пол! Я кликнул Муане и Калино, чтобы они насладились моей внешностью в новом ее воплощении. Взглянув на меня, они расхохотались. «Вот это находка, – сказал Муане, – если у нас не хватит денег, то мы станем показывать вас в Константинополе как тюленя, пойманного в Каспийском море».

В городе Поти Дюма остановился в гостинице, представляющей собой деревянный сарай. В номере стояли «походная кровать, чугунная печка, хромой стол и два деревянных табурета… Дом был воздвигнут на сваях, отчего под полом оставалось большое пустое пространство, а пол был решетчатый. В этом-то пустом пространстве находили убежище все окрестные свиньи; они, кажется, праздновали свадьбу… Я слышал хрюканье, визг, крики фистулой, неожиданные и неровные движения, которые прерывались для того, чтоб возобновиться с безмерной яростью…». И комната в этой гостинице, как пишет Дюма, «оценивалась в два рубля в день – четырьмя франками дороже комнаты в парижском отеле «Лувр».

Находясь в Поти в ожидании парохода во Францию, Дюма познакомился с неким Василием из Гори. Подружился с ним и предложил ему поехать во Францию. Василий согласился с радостью. Они поднялись на борт корабля, но не успели тронуться, как к пароходу пристал баркас с солдатами под командой офицера, который снял Василия с корабля за то, что он отправился за границу без паспорта. «На бедного Василия донес его же приятель, позавидовавший его удаче». 

Дюма снабдил Василия запиской к полковнику Романову, которая должна была обеспечить ему паспорт. Потом автор «Трех мушкетеров» передал Василию документ следующего содержания: «Рекомендую грузина Василия, поступившего ко мне в услужение в Поти и вынужденного остаться из-за отсутствия паспорта, всем, к кому он будет обращаться, и особенно господам командирам французских пароходов и секретарям консульств. Что касается издержек в этом случае, то можно переводить вексель на мое имя, а я проживаю в Париже, на Амстердамской улице, дом №77. Поти. 1(13) февраля. Александр Дюма». 

Когда Дюма вернулся из Грузии, он сошел с корабля в грузинском национальном наряде – в папахе, чохе и с саблей. Дюма в «Кавказе» рассказывает, как ему в Грузии очень приглянулись брюки-шаровары одного грузинского князя, и он захотел их рассмотреть. Грузинский князь тут же снял шаровары и вручил Дюма со словами: «Пожалуйста, вот вам подарок». Дюма оторопел: «Как так?» «Не смущайтесь, месье Дюма, моя жена только вчера сшила, я первый раз надел эти брюки». Затем сел на коня и ускакал. У него была одежда длинная, и голые ноги не были видны. А шаровары Дюма взял с собой в Париж.

…В одно прекрасное утро Дюма пробудился в шесть часов утра по милости своей кухарки, которая ворвалась к нему в испуге: «Месье, – прошептала она, – внизу стоит какой-то человек: он не говорит ни на каком языке, бормочет только «Мусье Дюма» и настаивает, чтобы его впустили». Дюма сбежал по лестнице, каким-то подсознательным чутьем угадав, что это, наверняка, должно быть, Василий. И не ошибся. «Этот молодец прибыл-таки из Кутаиса в Париж, двадцать семь дней пролежал в лихорадке в Константинополе и издержал в дороге шестьдесят один франк и пятьдесят сантимов – и все это, не зная ни слова по-французски». Дошел только двумя словами: «Мусье Дюма».

Автор — Бесик Пипия (из серии очерков автора "Великие в Грузии").